malamba | Entries tagged with книга

Загребущие ручки мира чистогана, тлетворные щупальца чуждой идеологии, подстрекаемые реакционными силами, развязавшими вот эту вот вакханалию, в бессильной злобе дотянулись до самого светлого и святого, что есть у всех людей доброй воли и всего прогрессивного человечества - до Штирлица.

Я вот думаю: ведь центр всех "17 мгновений весны" - это вовсе не переговоры Далласа и Вольфа. Не интриги Шеленберга и Мюллера. Не нудные, не относящиеся к делу, отступления Семенова. А совершенно алогичное, вопиющее, непрофессиональное "он подхватил его в лесу, когда Эрвин поскользнулся и чуть было не упал. Это было в ночь перед бомбежкой"

Еще раз. Резидент разведки подхватывает чемодан с рацией связника. Вcей пятерней. Оставляя на нем свои отпечатки пальцев. Офицер разведки, проработавший по специальности не один десяток лет и дослужившийся до штам... штамб... штандартенфюрера - уфф, - СС. То бишь, целого полковника. И этот полковник заботливо сопровождает связника с рацией во время сеанса связи.

Второе, что бросилось в глаза, как человеку, не являющемуся полковником разведки и лишенному профдеформации: "Мюллер, сидевший в любимом кресле Штирлица, возле камина".
Фраза сообщает, что Штирлиц любил сидеть возле камина. Мы понимаем: длинными зимними вечерами, потягивая коньяк. ~~Сами такие~~ То есть, у Штирлица несмотря на вербовки пасторов и плейшнеров, на звонки Борману, на разговоры с Шеленбергом и Мюллером, на составления шифровок, пикники со своими связными и хождения по музеям, оставалось дофигища свободного времени, которое он проводил - а че делать-то? - в кресле у камина. Понятно. Это многое объясняет. Возможно, именно от скуки Штирлиц везет своих связников в личной машине.

И вот на таких несуразностях, которые не лезут ни какие разведывательные ворота, и построено все повествование.

Мне думается, что в реальности было проще и по-советски.
Советская разведка, узнав про сепаратные переговоры немцев с американцами и англичанами, кинула все силы на их срыв. В советском стиле: и чтобы к годовщине! Или дню рождения Самого. Или просто: ты коммунист? И пулемет застрочил вновь. Командно-административным методом: а нам похрен, что вы там в Берлине делаете, и чтобы результат бы через неделю!
В результате советский альтер-его Штирлица - не И.И. Боровой, не В.В.Владимиров, а безымянный разведчик банально засветился со своими потугами потрафить строгой. но справедливой(с) советской власти. И был раскрыт.

Но у советских особенная гордость(с), И copy-штандартенфюрер-paste Штирлиц без страха и упрека обводит доку Мюллера. Вот вы поверите, что подозреваемый случайно оставил свои отпечатки пальцев на чемодане c рацией? Во многомиллионном Берлине? Мимо проезжал. Помогал перетаскивать. Именно этот чемодан. Душка какой.
Мюллер в романе оправдывается: "Я верю в мелочи".
А ведь мелочей мы и не дождались. "Коляска была, а чемоданов не помню". Так были или не были чемоданы? Вот именно. Миляга Мюллер верит: эти честные глаза врать не могут. ~~Эти руки не крали.~~
Но верим ли мы? Верим ли, что Штирилица, который уже находился в разработке, глава Гестапо вот так просто отпускает?

Вердикт.
Мутные воды западной демократии, влекомые золотым тельцом в очередном разнузданном шабаше, в угаре военного психоза очернили произведение, стоящее на страже мира и прогресса и пользующееся заслуженным уважением среди всех свободолюбивых народов. Но поступь прогресса не остановить! На чбю мельницу льет воду автор? Скажем решительное нет поползновениям и измышлениям!

Но можно было и в меньший срок уложиться.

43-ая глава. Я ориентировался, что в сороковой все сюжетные линии сойдутся в одну, и дальше одна глава, после чего финал.
Но текст диктует свои правила. Все случилось в сорок третьей. И одной главой перед финалом не обойтись, будет как минимум две.

Но самое интересное, что нужно снова вернуться в главу номер два и начать с нее все переделывать.
Потому что писалось наобум. А к сорок третьей главе пришло понимание, с трудом, но пришло. И подоплека событий стала очевидной.
Так что теперь нужно корректировать начало, уже зная роль каждого персонажа.
Это завораживает. Смотришь, что написал про одного, другую и начинаешь переписывать. Причем так, чтобы нельзя было догадаться про настоящую роль каждого.

Да, это твердая НФ. Без набившей оскомину магии, попаданцев - госпадя та ни дайбог, эльфов, истасканных благодаря тяжелой руке Толкиена. Отчасти, детектив, поскольку там активно пытаешься (ну так хотелось бы) определить, кто с кем связан. Не расследование, а именно детектив в своей первоначальном значении "детектед". Определить. Работа ума, в общем.

Однажды на одном околописательском, околографоманском (вся наша жизнь - графоманство в разной степени упоротости) форуме встретился вопль админов: рассказ не может быть сконструированным!
Ну да, ну да, творчество, озарение, муза под боком: ути мой сладенький, ути мой бубочка, пиши, пиши!
А как насчет романа?
Да, он пришел по вдохновению. Муза наличествовала, подтверждаю. Нежная, тонкая, зацеловал бы...
Но на половине вдохновения выяснилось, что без связности никак. И началось конструирование. Каждой главы. Каждой линии. И каждого диалога. Все должно нести смысл и работать на связанность.

Админы были дураками.

Первая глава. Все, что происходит, имеет смысл. Все, что Мейер вспоминает, имеет смысл. Когда я начинал писать, ничего этого не просматривалось, меня просто вела муза. А вот сейчас понимаешь, что вот это стоит безжалостно выбросить, тут изменить, тут добавить. И снова выбросить. И еще. Нужно всунуть флейту - без нее в главе 39 никак (кстати, не просто флейта, а флейта кена, а это что-то да значит). Нужно оставить мейд (ну кто не знает, кто такие мейды?? И нет, это не аниме-фанфик, это твердая НФ). Без них я не смогу описать персонажа в главе 25.
И так во всем.

Еще я осознал, что мне не нравятся русские имена героев. Коробит. Словно как клеймо. Клеймо пустой никчемности, о которой нельзя ничего сказать. И не стоит.
Другое дело - Мейер. Мейер Шимода. Инженер. Личность, одним словом. Загадочная, умная, тонкая личность. Как и другие: Марта, Кира, Годзо. За них не стыдно.

И да. Самое главное в любом произведении - взять ножницы побольше и начать кромсать. Хочется добавить? А нельзя. Режем! Любовная сцена, она важна сама по себе, и вообще... Режем!
А вот тут автору вспомнилось - режем! А здесь смешно - режем! А вот еще эрудиция - delete. И из корзины тоже.
Хотя сцена была хороша, признаю. Откровенная, провоцирующая, дразнящая. Сцена - вызов.
Только не помню, какая из.

Итог. Это адский труд. Который, как ни странно, нравится.
Наверное, это и есть садомазо.

А вообще, выходит мило. Очень мило. Два главных героя. Затем еще девять. Куча дополнительных историй со второстепенными персонажами. Плюс еще одна главная героиня - Виолетта. И еще один - Годзо. А потом еще и умница Кира. И Марта. В которую я уже влюбился. А потом и глубокий старик тридцати семи лет Ронан.

Потому что к тем девяти должно быть девять соответствий Здесь. Всего - восемнадцать. А потом второстепенных героев нужно как-то пристроить, наладить им счастливую обеспеченную [старость-зачеркнуто] жизнь, связать с основными - не просто так же появляется предпенсионного возраста не привитый пират и Клаудия. Кстати, стюардесса. Невозмутимая и обаятельная.

Ну, и остальные - мужественный второй пилот Дринкинс, мисс Мурпл в роли мисс Бурпл...

И общая линия, которая разрывается между Там и Здесь. Плюс неоднозначные отношения главных героев. И вовсе они не пара, они - триада. Она любит его, он любит его, тот не прочь с ней, но она с ним не в какую. Ну и попутные связи - потому что нельзя быть красивой такой.

А линия жуткая - поскольку, не все так однозначно.

Плодотворной дебютной идеи нет, сплошные эксплоиты.

Первая разгадка в десятой главе - она ведь не разгадка, а ложное решение.

К правильному выводу герои приходят к главе эдак 26-ой.

Двадцать пять глав они пытаются что-то сделать, подать апелляцию, изменить страну (поскольку, это легче, чем менять себя), оформить чужое наследство, сделать вакцинацию, вырвать репу, снести трухлявый дом - давно пора его развалить, избавиться от сына - хватит дылде сидеть на родительской шее, а не выходит ничего. Потому что это только в романах все получается.

А в жизни - нет. И у них ничего не выходит. Двадцать пять глав разговоров ни о чем, точнее, обо всем, и поисков смысла. Смысла романа. Сплошное чувствование и тонкая игра в... отношения? В наблюдательность? В откровенность? Нет, в непонимание!

А идея, кстати, абсолютно научна. Солидна, степенна, но бездоказательна.

И шикарна.

Ведь никто не задумывался о том, как жить дальше, если ЭТО - правда.

Да, и самое главное: убийца - не садовник.

И, как ни странно, мне это невероятно нравится.

Нет-нет, нравится не роман, как можно такое подумать. Нравится то, что я сюда выкладываю.

Вот зачем я его читаю...

Хайнлайн напоминает мне еще детсадовского возраста мальчика, который стоит в пяти метрах от газовой плиты, держа в руках спички. Замирая от ужаса и восторга, он зажигает спичку, смотря завороженно то на на газовую конфорку, то на на нас: "Глядите, я тоже могу ее зажечь!" - и тут же тушит.

Ну а как иначе назвать его экзерсисы в виде "она раздвинула ноги и отец вошел в нее", после чего спичка тут же отбрасывается в сторону. Конец главы.
Или к примеру, предложение Майкла Бену и реакция Бена. Что? Секс с Джилл? Да как можно! После чего Бен бежит, а нам приходится догадываться, что должно было случиться. Свингерство?
Да ладно!
А как насчет секса с самим Майклом, раз уж Хайнлан за свободу и против морали? Во всех возможных комбинациях? С тремя и больше? Слабо?
Но спичка опять отброшена в сторону.

Да и честно, говоря, непонятен смысл всех этих затей. Ради чего? Против морали и за раскрепощенность? А почему не за мораль? Он где-то объяснил это? Дал нам почувствовать, почему именно так хорошо, а по другому - плохо?
Нет, только пустопорожние нелепые разговоры и повисшие в воздухе фразы "семья - это прелесть" с доказательством в виде подробнейшего и унылейшего списка детей и оргазмов.

В чем смысл его замешанных на сексе романов? Что получил главный герой в конце по сравнению с началом. Ну, разумеется, кроме оргазма...
У меня когда-то имелся ~~недописанный~~ недочитанный роман-фентези. Недочитанный, потому что у него напрочь отсутствовала обложка с первыми листами и заодно окончание.
У него была достаточно сложная фабула - двое очень молодых людей совершают путешествие по очень странному миру, следуя вдоль исполинской реки. Нет, это не "Мир реки" Фармера и не его фанфик.
В начале пути они теряют друг друга и весь роман пытаются встретиться, проходя через разные приключения. Им нужно преодолеть себя, побороть страх (некоторые главы - форменный роман ужасов), пойти где-то на компромисс, где-то не предать свои убеждения.

Кстати, глубокий философский роман при внешней легкости текста. Например, герои проживают там достаточное количество лет, заводят подруг-друзей, фактически - супругов. И однажды девушка, с которой временно живет главный герой, спрашивает, к чему все эти поиски, когда они вместе почти счастливы и имеют чуть ли не все, что положено иметь. Главный герой отвечает, что не знает, не видит с этого места цели. Он знает одно - он должен вернуть то, что у него было при старте, то, что он успел растерять за время поисков, вернуть свою полноту. И только тогда он сможет увидеть, куда идти.
Очень символичная мысль, особенно уместная во время кризиса среднего возраста, когда вспоминаешь, сколько у тебя было задатков в детстве, все эти спортивно-музыкальные школы, и с каким умилением учителя физики и рисования пророчили тебе гениальное будущее, каждый - свое, которое в результате растворилось в ежедневных покатушках работа-дом.
А ведь не нужно было сдаваться, а продолжать искать, стремиться, расти дальше.

И вот таких вещей в романе было раскидано множество - к примеру, главным героям было лет по 18-20, подавляющему большинству жителей - около 25. Но имелись и старики - ведьмы, короли, чиновники драконожоры и блюдописцы. Да, ты молод, но как только мир встраивает в себя, как только ты становишься шестеренкой и большом механизме - ты стареешь. Будь свободен - и оставайся молодым.

Все это - преамбула к одной сцене, которая мне вспоминалась при попытке продраться через Хайнлайновые тексты.
Герои теряют свои тела, пользуются чужими. И когда встречаются, не узнают друг друга. Просто продолжают поиски вместе. К тому же Аника в теле подростка.
Через какое-то время они начинают догадываться, а потом осознают, что наконец-то, нашли друг друга. Они постепенно преодолевают помеху в виде чужих тел- дабы те не мешали им продолжить любить друг друга. Открывая попутно новую чувственность и новые оттенки близости.
И однажды, в самый такой момент, их перебрасывает в пространстве и они оказываются лежащими на алтаре большого храма. Стрельчатые окна, высоченные колонны и длинный неф, заполненный массой людей в строгих темных одеждах: платья и юбки - не выше сантиметра от пола, воротник - в пяти сантиметрах от подбородка, все остальное - разврат! И два голых подростка, все в извергнувшемся вожделении, разгоряченные, возбужденные, в объятиях друг друга. И преломленные через витражи солнечные лучи ниспадают на них как благословение, создавая ореол и дорисовывая крылья.

Мне думается, одна эта сцена стоит всех последних романов Хейнлайна. Потому что в ней действительно вызов, в ней подтекст, она завораживает и отталкивает, она притягивает, потому что боишься представить себя - ни на алтаре, ни, тем более, в мрачной толпе.
Она не оставляет тебя и после - раз я так ее помню. Значит, что-то задела во мне, отперев какую-то потайную дверцу.

В этом - настоящая литература - открыть в тебе что-то такое, чего ты и сам о себе не знал.
А Хейнлайн... Некоторые награждали его премиями и называли одним из столпов.
Другие говорят просто - литературная мастурбация.

Эта книга понравилась 92% пользователей.

Возможно, имеются ввиду пользователи Гугла, но по большому счету, это не имеет значения.
92 процента!

При том, что "Роман изобилует ненужными подробностями, интересные истории, приправленные потрясающими авторскими наблюдениями, сменяются пресными «малоподвижными» данными из повседневной жизнедеятельности, втискиваются какие-то невнятные сюжетные линии. Это бьёт по ритму, заставляя скучать и «посматривать на часы». Треть романа — просто омертвевшая плоть, что должна безжалостно отсекаться автором во время редакции."
Карл!

Говорит ли это, что 92 процентам пользователей нравятся ненужные подробности, малоподвижные данные и невнятные сюжетные линии? А кроме того, омертвевшая литературная плоть, то есть, бессодержательный и не несущий никакого смысла текст.
Или 92 процента и есть те самые невнятные сюжетные мировые линии...
Или же просто ~~я жесток~~ у них не было достаточно времени для любви...

И да, Саймак писал гораздо чувствительнее, глубже и плотнее, чем Хэйнлайн, хотя Небьюлы и Хьюго у второго, кажется, поболее.
О времена, о проценты...

Наконец-то я до нее добрался и прочитал.
Поразительная книга. Давно не получал такого красивого литературного омерзения.
Говорят, автору помогал сам дьявол, но потом, увидев, что получается, плюнул и пошел искать сценаристов.
Возможно, книга не была проклята инквизицией только потому, чтобы показывать пример, как не нужно писать и что получается, когда больше всего любишь свою эрудицию, а не сюжет.

Две сюжетные линии, из которых вторая высосана из пальца заумным библиотекарем - его, позабыв, заперли на выходные, и он начинает бредить среди стеллажей и книг, открывая о одну, то другую.
Безумные длинные книжные диалоги, когда участники начинают вспоминать все, что читали.
Совершенно не к месту, совершенно не психологично и не драматично.
Отсутствие логики - один ищет пути к искомому, а это искомое в синей куртке и джинсах крутится рядом с главным героем, рассуждает, предается воспоминаниям. И эта бессмысленность угнетает. Как и безумно лишние вставки - ради чего они? Чтобы блеснуть словцом?

В результате читатель постоянно замечает: ~~Нестор Петрович~~ автор, вы о чем-то о своем, не отвлекайтесь!

И на контрасте - фильм, почти идеал.
Отрезана одна сюжетная линия. Вышвырнуты персонажи, не несущие никакого смысла. Главному герою приданы положительные черты - он становится обаятельным и сразу же другими красками начинает играть главная интрига: а чего это к нему такое внимание.
Прямые указания отодвинуты к середине фильма - дабы напряжение шло по нарастающей.
Идеально переработаны окончание и финал, который в книге нелеп и бессвязен. А главное - логическая связь событий, мотивов и поступков сведена воедино.
Более того, то, что сам автор, скорее всего, даже и не понял, поскольку не объяснил, в фильме получает логическое объяснение, идеально вписывающееся в канву сюжета: кровь, которой на лбу героя рисуют полосы, это ни что иное, как посвящение!
В общем - искусство! Тонкости, неоднозначности, недомолвки, зритель сам все дорисует.
А зритель, которому нужно догадываться, который любит себя за работу своего же ума, зритель, которого автор не держит за дурака, объясняя все, будет благодарен.

Да вот, хотя бы я - не перестаю его пересматривать и удивляться, открывая для себя какой-то новый пласт..

2021 год.
Мутировавший вирус попадает в голову бывшего студента Пупкина, который, дослужившись в секретном подземном десанте до звания инженер-полковника, ушел в отставку и мирно боролся с кротами на своем загородном участке в пятьдесят три гектара.
Инженер-студент Пупкин попадает сразу в 1953-ый, 1941-ый, 1914-ый, 1905-ый и больницу, где рождается Володенька Ульянов.
Как поступить, отсидеться в схроне с кротами и драгоценным подземно-спецназовским опытом или послужить Отчизне, ради вот этого вот всего и против русофобского и санкционного?!
У Пупкина нет сомнений! Родина ждет его, несмотря на все протесты кротов и акушерок Симбирска.

Пренебрегая опасностями и разрушая зловещие планы ЦРУ, Ваффен-СС, Ананэрбе, безжалостной андоррской разведки, настолько тайной, что о ней не слышал никто, его императорского величества сообщества анархистов-девственников и клана самураев-подводников, поклявшихся отомстить за "Ицукусиму", в которую не попал ни один русский снаряд, что было бесчестьем для самурая, инженер Пупкин, основываясь на своем опыте и воспоминаниях, как он их помнил, сослуживцев строит параболоид, большой самоходный фумигатор и малый адронный коллайдер.

Эксперименты над временем по силу российскому спецназовцу, впитавшему энциклопедические знания с молотком матери и матами взводного!
По пути Пупкин знакомит Маркса с Энгельсом, Мамина с Сибиряком, лошадь с Пржевальским, пожилого Ленина с виагрой, а молодого Сталина с майнингом биткоинов на видеокартах класса GeForce RTX. Он находит копье Лонгина, меч Лонгина, щит Лонгина, сандалии Лонгина, тарелку Лонгина, малый маникюрный набор его жены и безвозмездно отправляет сокровища в Эрмитаж, императору Николаю, который, получив бесценные подарки, аллергически рыдает над ними всю ночь, после чего осознает свою роль в Истории и приказывает начать штурм Стамбула и евроремонт Зимнего.
Одновременно, чтобы предотвратить проход в Средиземное море уже стоящей под парами английской эскадры, и выход итальянской, высаживается дирижабельный десант на Гибралтаре, Суэце и в Шарм-аль-Шейхе.
По берегу Берингова пролива курсируют боевые бронепоезда на собачьих упряжках, демонстрируя США готовность вернуть Аляску на историческую родину и защитить права чукчей и чучхел.

Броненосные армады Т-34, пре-версии от 1913 года, с двигателем от сенокосилки Зингера, кося и упаковывая все на своем пути, врываются в Париж, Рим и Рио-де-Жанейро, где на них восхищенно смотрят Остап Сулейман Ибрагим Берта Мария Бендер Бей. Эти подростки станут костяком молодежной организации полковника Пупкина "Бей недофилов и феминисток", которая будет бороться с Кларой Цеткин против Розы Люксембург за традиционные ценности, гендерное неравенство и крепкую семью без аннексий и контрибуций.

Шел 1953-ый, 1941-ый, 1914-ый и 1905-ый год. История со скрипом, но поворачивалась под неутомимыми руками и такой же головой российского спецназовца из 2021 года.

Возможно, автор этой короткой повести - женщина, во всяком случае, женская психология передана вполне достоверно, насколько о достоверности женской психологии может судить мужчина.

Кроме того, многие эпизоды - это просто плавное течение чувственности, которое нужно даже не читать, а пустить через себя, окунуться в нежный неторопливый поток, дать ему овладеть твоими ощущениями, чтобы они поплыли вслед за ним.

Может быть, женская проза в лучших своих вариациях и должна быть прежде всего оболочкой смысла, лепестком, который придает сердцу цвета, его смыслу - определенную форму.

Ибо мир познается не только через содержание, и ощущения, которые он нам дарит - иной его язык, не всегда нам доступный.

Мне вспоминается "Похвала тени", в котором вот это чувствование передано особенно явно.

Это не значит, что эта повесть именно такова, но она прежде всего попытка проникнуть в нас через, да, вполне изысканный, хоть и достаточно сложный набор образов-ощущений.

Действие начинается в каком-то бесконечно далеком от большого города дачном поселке или даже деревне. Два дома, между которыми общая лужайка, вечно занятая мать, мчащаяся каждый раз по срочному вызову в свою компанию, и две дочки, девяти и четырнадцати лет.

Напротив - мужчина неопределенного возраста "где-то за тридцать", когда титулы "молодой человек" и "эй, мужчина" равноправны и зависят только от настроения кассирш.

Лето. В нем дни напролет звенят кузнечики и парит солнце, а в самом центре этого лета - большая лужайка и вечность впереди без надзора со стороны взрослых.

Здесь начинается дружба взрослого и девочки-подростка. От первых неуверенных "добрый день", коротких взглядов, к "а можно мы посмотрим", долгим разговорам, а потом и веселому безделью со случайными играми, "самолетиками" и катанием младшей на спине. И конечно, прикосновениями, когда Аня, - ее, кажется, звали именно так,- на короткий миг прижимается к нему всем телом.

Первая часть очень тонка и нетороплива. Кто-то может счесть эту неторопливость затянутостью, но тут можно понять автора, эта неторопливость работает на погружение читателя в текст, на достоверность отношений, которые рождаются от мелочи к мелочи. Залитые свободным летним бездельничающим по случаю каникул солнцем.

Они вместе собирают какую-то зелень - ее хорошо заваривать зимой, припоминая лето, они ходят в дальний магазин за хлебом и молоком.

Он показывает им свой дом и большие альбомы с чудными животными и растениями. Они бродят по комнатам и рассматривают завораживающие картины на стенах - с давними городами и людьми в старинных одеждах.

Понемногу мы начинаем понимать, тут не все так просто. Мартин со своим загадочным прошлым, явно не обычным, с особыми привычками, о которых он оговаривается. И Аня - умная, быстро схватывающая, озорная, с искоркой, которая обещает многое в будущем.

Они загорают вместе. И когда младшая сестра спит, Аня позволяет себе вольности - она снимает лифчик, подставляя солнцу маленькие, только что оформившиеся груди. Мартин рассеянно молчит, только через короткое время говорит, что курочка поджарилась и хватит солнца на сегодня.

Аня играет, захваченная смущением, непонятным желанием быть в присутствии Мартина вот такой - дерзкой и открытой, с какой-то новой и непонятной тягой к чужому человеку, с которым очень легко и который тебя не обидит.

Хочу, чтобы так было всегда, вдруг вырывается у нее.

Он пытается перевести все в шутку.

Нет, не это. Чтобы так же просто. И открыто. Чтобы не смущаться и не бояться.

Это потому, что ты невинная. Через пару лет ты начнешь думать по иному.

Из-за того, что я потеряю невинность, спрашивает она.

Не совсем, хотя из-за этого тоже. Невинность и чистота прежде всего вот тут, - и он показывает на ее сердце. Хотя и все остальное тоже важно. Единороги, я знаю, позволяют подходить к себе только невинным девушкам. Но все зависит от тебя

А после паузы добавляет: "Давай я покажу тебе кое-то."

Он ведет ее в свой дом. Проводит по комнатам, залитым солнцем, куда-то в глухую и полутемную часть. К тяжелой и скрипучей лестнице, ведущей вверх. Рядом - небольшая дверка.

Куда это дверь, отчего-то спрашивает Аня.

Зная финал, мы понимаем, что эта дверца неспроста. И вопрос этот неспроста.

Мартин открывает дверцу и Аня видит с десяток ступеней, упирающихся в глухую стену. Она задает вопрос.

Ну, например, чтобы прятаться, смеясь, отвечает он.

Они поднимаются на большой чердак, проходят мимо старых шкафов, Аня видит огромную паутину и паука, размером с подушку.

Не бойся, это чучело, говорит Мартин, и трогает лапу паука.

Справа на шкафу сидит сонная сова.

Сова, удивляется Аня.

Она следит тут за порядком, отвечает Мартин. Еще есть зверушка в дальнем углу. Возможно, это большая крыса. Большая, хорошо воспитанная крыса, которая не позволяет себе ничего лишнего. Кроме того, она составляет компанию сове, чтобы той не было скучно.

Сумрак, беззаботная болтовня Мартина захватывают девушку, она смотрит широко открытыми глазами.

Он подводит ее к высокому круглому оконцу, составленному из разного размера и цвета стекол. Через белое видны только облака и голубое небо.

Так не увидишь ничего, говорит Мартин. Он становится на колено, помогая Аня встать на его ногу и придерживает ее за узкие бедра.

Она приподнимается с его помощью выше и замирает. Проходит минута, он бережно опускает ее на пол, завороженную и замершую.

Видела, спрашивает он. И по ее распахнутым глазам, потрясенному взгляду понимает ответ.

Внизу, выходя из дома, она пытается спросить, что Там, за оконцем, но он отрицательно качает головой.

Это то, о чем я говорил, и показывает на сердце. Если хочешь, мы поговорим об через десять лет. Если ты останешься такой, как сейчас, открытой, доверчивой и чистой.

На следующий день он уезжает по делам.

Проходит десять лет. Аня, конечно же, забывает об обещании. Ее жизнь полна событиями. Умными разговорами о жизни, снисходительными и умудренными парнями - малыш, ну ты сама понимаешь, что это банально, мир гораздо сложнее, и не все его понимают. Первый секс, первый аборт. Первый косяк на пляже в Гоа, первый опыт втроем - в этой жизни нужно попробовать все, крошка, она слишком коротка для сомнений. Аня пробует. Аня ошибается, закусывает губы, говорит себе, что сильная.

Возможно, автор здесь чуть-чуть вторит Пелевину, но в отличии от того, постмодернизм тут не является самоцелью, скорее инструментом, чтобы описать попытки человека открыть как можно больше уголков этого мира и найти в нем себя.

Только в двадцать шесть лет, в какой-то дыре, отказавшись в очередной раз расширить сознание, она вспоминает об обещании.

И приезжает в тот далекий сельский поселок.

Их дом давным-давно продан, а от дома напротив остались только головешки - он сгорел с год назад.

Аня бродит и бродит по пепелищу, поднимая угольную пыль, не в силах уехать обратно.

Какой-то мальчик долго наблюдает за ней, а потом спрашивает, что она тут делает.

Ищу пепел совы, отвечает девушка. И добавляет, хотя мы мало знали друг друга, я чувствую себя обязанной позаботиться о том, что после нее осталось.

Мальчик спрашивает что-то еще, кажется, откуда она приехала. И Аня, думая о своем, отвечает, что ниоткуда - прилетела на помеле.

Мальчик что-то говорит вполголоса, тихо улыбаясь.

Проходит еще десять лет.

Круг общения Ани сменился. Бородатых хипстеров, все знающих о жизни, сменили уверенные в себе мужчины, знающие не все, но зато крепко стоящие на ногах. У Ани девочка и почти состоятельный муж. И все прекрасно - смысл жизни искать не стоит, нужно просто наслаждаться каждой ее минутой, ценить ее блага и приумножать.

Но отчего-то все чаще не спится по ночам.

И в один такой бессонный час Аня вспоминает мальчика, стоящего у сгоревшего дома и шепчущего какие-то слова. Она ведь запомнила их тогда, только не обратила внимание. Или не захотела обратить, поглощенная другим.

И эти слова вернулись, всплыли из прошлого только сейчас.

"А ты совсем не изменилась," - произнес тогда мальчик.

На следующий день она летит в ту самую глушь, видит брошенный участок с полуразрушенным фундаментом.

Аня решается. Она наводит справки, она раскручивает бюрократический механизм, покупает участок и начинает строить дом. Тот. Прежний. Его дом.

Муж в недоумении: и далеко, нет смысла, но она мягко уговаривает его, она стоит на своем, она жестко и непреклонно не уступает ни в чем.

Проходит еще с десяток лет.

Ее дочке - четырнадцать. С мужем они давно расстались. Тот нашел молоденькую, она не жалела ни о чем. Не скандалила, ни ревновала. Слез не было тоже. Просто расстались, как два чужих человека.

Летом они в том самом доме. Отстроенном так, как помнила она, со всеми деталями. С похожими картинами. С таким же цветным оконцем на чердаке, в которое она заглядывала уже не раз и не два - но за ним виднелись только дальние дома дя редкий пустой лесок, истоптанный грибниками до состояния парковки.

Она завела даже сову, сонное и забавное создание, живущее на кухне.

У дочки появляется ухажер - парень лет на пять ее старше. Аня благосклонна, пусть только это проходит на ее глазах.

Дальше начинаются странности - она все больше и больше замечает в Жене - так зовут юношу, сходства с Мартином.

Она боится ошибиться, она осторожно ищет подтверждения. А потом, когда понимает - по оброненным словам "да, эта картина похожа, но не то", по еще каким-то мелочам, что Женя и есть Мартин, начинает ревновать.

Он выбрал ее дочь, как когда-то ее. Она ведь упустила свой случай.

И ревность поглощает ее.

Эти сцены описаны мастерски - как чувство, заполняя ее, вырывается в напрасных и обидных упреках, как она, пытаясь бороться, понимая, какую причиняет боль, страдает, поддается, снова берет себя в руки.И, наконец, пересилив себя, ломает, гонит прочь гнетущую обиду на саму себя, соглашаясь - да, ее время прошло, пусть хоть дочери повезет, ведь та имеет полное право.

Дочь, счастливая, убегает.

Дом кажется пустым и бессмысленным - весь этот труд ради непонятно какой цели.

Финал, безусловно достоин похвал по своей эмоциональности, по своей логичности, завершенности и целостности.

На следующий день приходит Мартин. Один.

Где дочь, спрашивает Аня.

Гуляет со сверстниками, говорит Мартин. К сожалению, твоя дочь ничего не увидела. Она не такая, какой была ты.

Он берет ее за руку и ведет по лестнице вверх.

Ты думаешь, в этом есть смысл, спрашивает устало она, после стольких, стольких...

Она даже боится вспомнить, сколько ей лет.

Это можно проверить только одни способом, - отвечает Мартин.

Они поднимаются на чердак.

Все так, как тогда?

Да, отвечает она.

И даже сова есть.

Только она живет с нами внизу. Я не решилась оставлять ее здесь.

Он касается руками большого, с подушку паука.

Каких трудов его стоило сделать... - говорит она.

А ведь тот паук был настоящим, - замечает Мартин. Впрочем ничего, оживим этого как-нибудь.

Нет только крысы.

Тогда была не крыса. А лиса. Она хотела, чтобы все думали, что она крыса. Странно, правда? Впрочем, в мире немало странностей, чтобы считать ее желание экстраординарным. Может, она думала, что она крыса, и никого не нашлось,кто бы сказал ей, что она ошибается.

Они подходят к круглому оконцу. Мартин встает на одно колено, как когда-то.

И Аня не чувствует своего веса, когда поставив на его колено ногу, взмахивает ввысь. Словно ей четырнадцать лет.

Широко раскрыв глаза, она смотрит через прозрачную часть окна - через зеленые и синие кусочки ничего не видать, - на изумрудный луг, раскинувшийся перед домом, на густой сосновый лес, на белые стены далекого города, над которым играют радуги. И снова на луг, на котором пасется одинокий единорог, вовсе не похожий на лошадь.

Ты и дверь сделала? Ну, ту самую, с лестницей в стену, спрашивает Мартин.

Ты бы знал, сколько мне пришлось доказывать архитектору, что так надо. Кстати, а для чего на самом деле была нужна та лестница?

А как же иначе мы Туда попадем?

Феномен литературных негров возник, как представляется историкам литературного рабства, не ранее 2000-х годов. Поначалу литературных гастарбайтеров поставлял Таджикистан, во всяком случае, в среде литературных рабовладельцев бытует мнение, что таджикистанские лит рабы более выносливы и неприхотливы в творчестве. Однако вследствие растущего спроса и упадка великолепной литературной традиции самого Таджикистана (история новейшего времени доказывает это полным отсутствием самого предмета исследования), качество таджикистанских гастарбайтеров ухудшилось.

Рабовладельцы пробовали экспериментировать попеременно с узбеками, кыргызами, казахами, косивших под узбеков и даже случайно затесавшимися пакистанцами, но качество не годилось для высокотребовательного к качеству рынка СНГ.
Редкие эксперименты с молдаванами и украинцами давали определенную надежду, но литературный продукт не дотягивал до оригинального урожая, выходившего из под пера мэтров. Все же давали себя знать европейские ценности, про которые, как оказалось, не братья знали еще меньше, чем россияне.

Ситуацию усугубляло движение аболиционистов и созданное при помощи свободных литератуведов тайное сообщество по освобождению лит негров. Сложными путями через Московское метро освобожденные негры бежали с юга на север.
Уже можно считать практически доказанной связь между взрывным собянинским расширением Московского метро, всеми этими новыми кольцами, развязками и линиями, и увеличением числа освобожденных от литературных страданий.

По странному стечению обстоятельств, ничего из этого не относится к Пелевину. То есть, вопросы, является ли Пелевин литературным негром, и чьим, или же его творчество всего лишь разновидность подтанцовки на корпоративе "Норильского никеля" - по прежнему вопиюще открыты.
Точно так же нельзя утверждать, что Пелевин - самонаименование группы интеллектуалов таджико-пакистанского происхождения, пытающихся в своих текстах передать просьбу об освобождении.

Невыносимая женскость бытия.

В литературе, посвященной нагвализму, до сих пор нельзя встретить версию, что Кастанеда был женщиной, что служит косвенным доказательством этой теории.
Доминанта социальной парадигмы современности - маскулинность, как написано на флаге общества потребления. Впрочем, надпись эта начертана на обратной стороне и тем же шрифтом, каким производители пишут о глютамате натрия и ароматах, идентичных натуральному, то есть, скромно и почти не читаемо - для того, чтобы не отвлекать от главного девиза.

В любом случае, значимые достижения женщин замалчиваются и скрываются мировым правительством, как и прочие знания, способные поколебать устои человеческой цивилизации. Например, Рокуэльский инциндент 1947 года.
Самое секретное в нем даже не тела инопланетян, хранящиеся в камерах глубокой заморозки Зоны 51 - кого в обществе массового потребления, виртуальной реальности и пиар-компаний гипермаркетов испугают зеленые тушки без штрихкода, - а то, что все они без исключения женского рода.

Потому достижения женщины и ее восхождение к вершинам мезоамериканского духа выданы за достижения мужчины.
На самом деле Карлесита Кастанеда - американка мексиканского происхождения, яростно писавшая под мужским псевдонимом , чтобы охватить как можно большую читательскую аудиторию.
Знание этого дает ключ понимания к многочисленным недомолвкам Кастанеды, склонности к театральности и обещаниям рассказать все когда-нибудь потом.

Согласно мезоамериканской традиции, путь женщины состоит в воспитании в себе игуаны. Любопытно сравнить эту цель с сакральным феминизмом русской женской традиции, главная цель которой - взращивание в себе бабы, и этапами инициации, одни названия которых "девушка-дизайнер", "кассирша Ашана", "онажемать", заставляют трепетать от прикосновения к подлинным тайнам мироздания.

Впрочем, это другая тема. Во всяком случае, текст Пелевина позволяет предположить, что он не понаслышке знает подобные вещи. Заставляет ли это нас задать вслух вопрос об инициации на этом пути Пелевина? Оставим этот вопрос без ответа.

Буддизм как высшая стадия империализма.

Разумеется, было бы заманчиво считать Пелевина продуктом Сколковских нанотехнологий, помноженных на воскресную сетку вещания каналов "НТВ" и "Рен ТВ", однако все не так однозначно.
По всей видимости, Пелевин - канал слива полусекретной информации спецслужб, или же отражение в медийном пространстве борьбы башен Кремля между собой.
Как к примеру, программа Высоцкой "Едим Дома", которая является слухами, эхом, тенью в виртуальном пространстве Останкино закулисной борьбы между поварами Путина (ведь нельзя же всерьез считать, что она что-то готовит).

В случае же с Пелевиным масштаб несоизмеримо больше и давнее. Можно привести в пример полученные им от КГБ СССР сведения о зеркале русской революции и экспериментах с излучателями в Ясной Поляне.
Кроме того, постоянные черные очки Пелевина, исключительный атрибут черных полковников и тонтон-макутов, предполагают некую вовлеченность их носителя в секретность. Или же скрывают следы пыток, которыми он подвергался перед тем, как подписать свое согласие на сотрудничество.

Оттого "Тайные виды на Фудзи" являются ничем иным, как попыткой отразить тонкие грани духовных исканий спецслужб, застрявших, судя по Пелевинскому тексту, между небесами Яма и Тушина буддийской Абхидхармы. Или же скрытую борьбу между приверженцами махаяны и хинаяны.
Так или иначе, это, безусловно, найдет свое отражение в следующих текстах Пелевина.

Заканчивая этот короткий опыт историко-архетипического экскурса в Пелевина, нельзя не вспомнить о постмодернизме.

Если считать Высоцкую вершиной постмодернизма в кулинарии, Петрова и Боширова - вершиной постмодернизма в разведке, зеленых человечков вершиной постмодернизма в военном деле, то в таком случае, Пелевин, без сомнения, является постмодернизмом в самом постмодернизме, через который постмодернизм опровергает себя и лишает самого себя смысла.
Пелевин - мастер литературного анекдота, мастер зеркальных отражений самих отражений и в этом смысле является для постмодернизма тем самым топором, которым Раскольников разрубил русскую литературу на две не способные понять друг друга, части.

В любом случае, этот текст - тоже постмодернизм...

А не ~~спеть ли мне песню - ааааааа любви~~ поговорить ли о предсказаниях?
Возможно, сейчас самое время для чревовещаний, камланий, посулений ( "а потом грозно посулил военное положение") и прочих триумфов воли и бодрствований разума.
Сон разума рождает чудовищ - это известно всем. А что рождает бодрствование разума: миляшек?
Вот о такой одной миляшке и хочется позубоскалить.

Понедельник заканчивается в воскресенье.

Как известно, "Понедельник" Стругацких был написан в 1965 году. А весной следующего года вышел отрывок из "Улитки на склоне", часть из Леса. Причем, Стругацкие уже имели замысел Улитки: два слоя, слабо связанных друг с другом, "Лес" и "Управление".
Можно даже проследить волну: Понедельник с его легендами, сказками, ~~тостами~~, народным духом плавно перетекает, продолжается в "Лесе", с его Выселками, амазонками и всепроникающим словесным недержанием, после которого понимаешь, откуда кот ученый набрался всего этого.
А еще - в Управление, оглушающий своей безмозглостью аппендикс бюрократической машины.

Как будто бы, "Понедельник" и "Улитка" два разных произведения, но это не так. Вот та волна, которая перетекла в Лес, точно так же пролилась и на Управление. То есть, "Понедельник" раздвоился. На полный загадочных чудес и ценный сам по себе Лес и ... Институт. Который ранее носил название НИИЧАВО. А потом, после цепи преобразований, реорганизаций, перепрофилирований, стал называться Управлением...

Тихо тихо ползи,
К вершине Фудзи,
Мерзкая слизкая тварь

А теперь давайте перескочим через "Сказку о Тройке" 1968 года, смешную сатиру по мотивам, и возьмемся за самое таинственное и непонятое произведение Стругацких, которое плотно связано с первыми двумя книгами.

"Пикник на обочине", 1971 года.

Как будто все понятно: радиант Пильмана, зона, сталкеры...
Но странности начинаются, если отвлечься от захватывающего сюжета и копнуть глубже.
Первое: где именно разворачиваются события?

На первый взгляд, это условный Запад, но Стругацкие настойчивы, они дают, повторяют детали. Они кидают их нам в глаза, чтобы мы увидели несуразность.
Монолог Пильмана: "королевские танковые войска". Старая добрая Англия!
В рассказе о Мяснике: "светилом медицины не только города, но и штата".

Так Англия или США?
~~Совпадение? Не думаю.~~ Ошибка? Отнюдь, Стругацкие намеренно дали два места. Чтобы уточнить, что это - не Англия. И не США. И не Европа (в тексте есть упоминание Рэда об этом: "чем все ихние Европы и Африки. И ведь пьян еще не был, а просто представилось мне на мгновение, как я весь измочаленный с работы возвращаюсь в стаде таких же кретинов, как меня в ихнем метро давят со всех сторон и как все мне обрыдло и ничего мне не хочется")

О метро чуть позже, а сейчас другие подсказки.
Стругацкие - мастера деталей. Которые проработаны до мельчайших нюансов. Которые приглажены, подточены, выстроены в единый паззл.

Цитата первая: "в тени под кустом, стояло блестящее ведерко со льдом, из которого торчало узкое длинное горлышко бутылки"
И вторая, чуть дальше: "... дотянулся до ведерка и, вытащив бутылку, взглянул на ярлык. По темному стеклу стекала вода, и Рэдрик отвел бутылку в сторону, чтобы не капало на брюки. Он не любил дорогого виски"

В ведерке со льдом. В длинной узкой бутылке. Не "Луи Рёдерер", не "Вдова Клико", не "Шато Шеваль блан", наконец, урожая 1923 года с южных склонов Гаронны... Нет, виски!
И это дано нарочито и демонстративно, чтобы мы зацепились, заметили, возмутились, что такого не может быть. Да, именно что не может. На условном Западе. Но может быть совсем в другом месте. В ...

Но - об этом чуть позже, а пока еще одно отступление. О пиве.
"Эрнест грохнул на стойку пустую кружку, выхватил из холодильника бутылку, откупорил ее и наклонил над кружкой."
В Англии или США в пабах пиво не подают в кружках. В тяжелых пивных кружках. Наливают в бокалы. Кружки - деревянные и оловянные - традиция и пережиток.
Но вот тяжелые пивные стеклянные кружки были в ходу в ... СССР. "Пейте пиво!" "Жизнь хороша, и жить хорошо!" - и пузатая граненаня увесистая круженция с белой пенной шапкой над недолитым пивом.

Да-да, именно так. Место действия в Пикнике вовсе не "Запад". А непривычно измененный, гротескный, неумело играющийся в Запад СССР. И время действия - в тексте прямо говорится об этом, - 90-е годы.

Не верится? Тогда еще детали.
Герои пьют. Много и часто. Более того, все свободное времяпрепровождение - в пабах, с коньяком, пивом, виски. Причем, все это мешается свободно, без предубеждений и ограничений.
Вы подумали о скромных пуританских "дринках", льде в бокалах и гомеопатических разведениях одно к тремстам? Нет, это абсолютно советские привычки пить после завода, работы, сразу переходя на сотки и пол-литры.

А вот другой, совершенно выдающийся эпизод, выбивающийся из канвы повествования, его невозможно не привести полностью, настолько он примечательный.
Ричард Нунан. 51 год
"– Детка, – сказал он секретарше, – меня понесло по клиентам. Оставайтесь командовать гарнизоном, удерживайте, как говорится, крепость, а я вам принесу шоколадку.

Секретарша расцвела. Нунан послал ей воздушный поцелуй и покатился по коридорам Института. Несколько раз его пытались поймать за полу – он увертывался, отшучивался, просил удерживать без него позиции, беречь почки, не напрягаться, и в конце концов, так никем и не уловленный, выкатился из здания, привычно взмахнув нераскрытым пропуском перед носом дежурного сержанта."

Не будем поминать советскую особенность двигать шоколадками шестеренки бюрократических механизмов, умасливая секретарей всех рангов, она воспета многими.
Но вот дальнейшие кульбиты Нунана- никого не напоминает? Калягина, например. Нет? Ну как же, "Прохиндиада"! Сан Саныч, ловкий образец советского доставалы-снабженца с блатом, мелкого прохиндея, которого никогда нет на рабочем месте. Стругацкие, мастера деталей, стопроцентно попали в образ. Но отнюдь не в образ делового человека из США или Англии, с "время-деньги", " у вас есть одна минута", "свяжитесь с моим адвокатом". А в образ хитрюги, имитирующего бурную деятельность.
Поскольку это все по прежнему СССР.

Но как же тогда негры ~~преклонных годов~~, как же шведы, ООН-новцы и прочие элементы ~~сладкой жизни~~ западного быта?
Афроамериканцев, кстати, в повести несколько. И один из них удостоился очень характерного имени-прозвища.
Гуталин!
Слово "гуталин" в англоязычной культуре днем с огнем не сыщешь. Ибо его там нет в принципе. Есть ваксы, есть "обувной полировщик" (shoe polish), есть "чернильщик" (blacking), есть просто обувной крем.
Но нет никакого "гуталина", которое является приметой быта советского, причем очень характерной приметой.
То есть, человека называют советским словом и никого этого в повести не смущает.

Еще один характерный признак - жилье.
Рэд с Гутой живут в многоквартирной ~~хрущевке~~ многоэтажке. Но мысль переехать в собственный дом (деньги-то водятся) у них не появляется вообще. А между тем, личный дом - идеал в англо-амерканском мире, пример комфортной жизни, просто цель номер один в любом американо-английском списке желаний.
Они даже не имеют ни малейшего представления о частном доме в пригороде, в которых живет (или который стремится иметь) основная масса американцев.
"Слушай, может быть, уедем все-таки? Купим где-нибудь дом на окраине, где никто не живет, дачу какую-нибудь заброшенную..."

Мир "заброшенных дач" и домов на окраине, в которых никто не живет, поскольку нет инфраструктуры, услуг, развлечений - это ни что иное, как мир советских городов во всей своей красе.

А теперь перейдем к главному. О чем же именно написали Стругацие.

Вспомним "Понедельник" и "Улитку". Институт, изучающий Непонятное. Непонятное, с тем самым оттенком чертовщины и игривой запредельщины осталось ("ведьмин студень", "веселые призраки"), а вот Институт, пройдя советские огонь, воду и медные трубы, превратился в закрытый НИИ, полный военных, бездельников и прохиндеев.
А та беззаботность, энтузиазм, шасть дней одного года, азарт лириков-физиков, та открывшаяся было новая эпоха шестидесятых сгинула, оставив единиц. Александр Привалов, он же Кирилл Панов - последние реликты.
Панов не просто так погибает. Вместе с ним исчезает мир "Понедельника" и ему на смену встает мир Зоны. Только это не инопланетный мир, а чуждый, иной, бесконечно непонятный мир настоящего Запада.
И этот мир разрушает, ломает старый СССР со скоростью цепной реакции.

"И такие катаклизмы происходят в любом городе, в любой местности, где селится эмигрант из района Посещения, и количество этих катаклизмов прямо пропорционально числу эмигрантов, поселившихся в данном месте."

Люди, вкусившее западной колбасной жизни, разрушают застывший, лишенный идеалов мир позднего СССР, попутно привнося новые сложности и непонятности.
Новое поколение непохожее на прежнее, абсолютно далекое от родителей. Две несовпадающие Вселенные...
"- Она уже почти ничего не понимает, - тихо сказала Гута".
Девочка с черными глазами, девочка-гот и родители, живущие в прошлом. Какие там конфлиты отцов и детей. Это конфликт нового мира, новых людей и мира многоэтажек, НИИ, обслуживающих самих себя, мира, забывшего о развитии.

Рыжий, рыжий - конопатый.

Главного героя не зря зовут Рэдом. Рыжим.
Это рыжий в полном значении - непохожий, другой. Человек, не принадлежащий ни тем, ни тем. Разрушитель. Челнок, с каждой поездкой Туда привозящий в СССР яблоки познания добра и зла. Он стоит ногами на обоих берегах, но не может зафиксироваться ни на одном из них.
Откуда он появился - из Леса? Из Института? А он всегда тут был, его все тут знают.
Свой собственный крах СССР подготовил сам.

Впрочем, это сейчас всем ясно. А вот тогда, в начале 70-х было далеко не очевидным. Еще не обмерзла Оттепель, а бодрые 70-е, с азартом перехватившие эстафетную палочку 60-х, никак не наводили мысли о застое, войнах, и будущей продовольственной программе в связи с глубинными проблемами в сельском хозяйстве.
"Перемены в наших сердцах" находили свое отражение в действительности - страна менялась.
И вдруг - "Пикник на обочине", пророческая катастрофа существующего, вполне успешного мира.

Кстати, здесь нет противоречия с "Миром Полдня" Стругацких, поскольку Полдень - это не идеальный утопический СССР. Это Земля, на которой СССР уже не существует. И он не трансофрмировался, он просто сгинул без следа. В горниле 90-х, как и было предсказано.

Стругацие вообще после "Понедельника" упали в мрачность и безысходность. Даже над Полднем нависли Странники, совершенный инструмент деструкции, от которого нет защиты.
И поворотный момент в их творчестве - именно "Пикник на обочине".

Как они узнали о 90-х, как увидели - другой разговор...

Ну и обещанное метро в Пикнике.
Европейские города с метро, это в основном, Париж. В Риме на то время было, если не ошибаюсь, полторы ветки, то есть, метро совсем условное. Как и в Амстердаме. Метро в Берлине - это метро уже не западное, а восточноевропейское, советское.

Парижское, конечно же, запутанное, узкое, сложное. Но представить Рэда Шухерта, штурмующего Парижское метро - нонсенс. Это несовпадающие в принципе, сферы. Да и в европейских городах, полных личных автомобилей, час пик в метро более-менее легкий. Это не Токио и не Мехико.
Но под образ людей, набитых как сельди, в вагоны метро, спешащих утром на работу (поскольку машин-то мало, а наземный транспорт работает госплан весть как) ложится только московское метро. Или ленинградское...

У этой новеллы нет названия. Точнее, не должно быть, чтобы не разрушать недосказанность, недомолвки и умолчания.
Главный герой начинает своё утро в комнатке маленького же городка, в котором длинные узкие улицы без названий, только с номерами, в котором длинные стены двухэтажных домов, с узкими редкими окнами, закрытыми ажурными решетками.
Все главное, вся жизнь - внутри, в широких внутренних галереях вокруг садиков-патио с водой и зеленью. Вовне же жаркое солнце да узкие ставни.
Солнце заливает городок, жжёт, будит главного героя каждому утро, дополняет узоры на выщербленной стене пустой комнаты и съедает время.
Кажется, ничего не происходит - в соседскую лавку каждое утро приезжает старый расхристанный грузовичок с продуктами, в десяти метрах далее сеньор Антонио неторопливо открывает свой магазинчик сувениров и неспешно раскладывает товар на улице. Куда спешить, туристов все равно нет. Воскресные проповеди в высокой барочной церкви, перед которой растут пальмы, только добавляют риски на теле бесконечного времени, деля его на промежутки, но не умаляя.

В печатной машинке в комнате героя застрял лист бумаги на одиннадцатой странице бесконечного романа.
Время остановилось. Время растворилось в ежедневных чашках кофе, в приветствиях "Буэнос диас" - "Буэнас ночес", в полупустых улицах и как будто оживает только в ночных околосонных воспоминаниях.
Внешний мир понемногу отступает, гонка за успехом, положением и все большими деньгами кажется неважной, неуместной в покое, который снисходит с каждым утром, среди разговоров о дожде, особенностях выготовления керамики и способах приготовления сальсы. Мир кажется натужным и лишним приложением неторопливых долгих дней, в которых оттачиваются мысли, слова и предложения.

И когда, казалось бы, главный герой, теряет счет времени, он перестает заводить наручные часы и погружается в постояннство созерцания, мир преображается. Разговор с уличной девочкой, даже не просящей милостыню, а просто сидящей на ступенях заброшенного дома, ломает покой вокруг. Явления мира вне города вдруг оказываются связанными с каждым действием тут и даже чихание дона Родригеса означает тропический ураган над Атлантикой.
Внезапно становится ясным, что покой мнимый, он наполнен смыслами, скрытыми знаками и траекториями действий. Внешний мир получается квиниесенцией, образом, в который транслируется неторопливость и кажущаяся безмятежность сонного, залитого солцем пуэбло в неведомой части мира, где-то между солцем и забвением.
Главный герой, потрясенный, поднимается в полную тайных знаков комнату, в которой из предметов только чугунная пружинная кровать, умывальник не стене, древний стол с пишущей машинкой и стул, и обретает дорогу к пониманию...